Игорь Тумаш - Миром правит любовь![= Влюбленный сыскарь]
В таком случае, может, отказаться выходить из салона? Потребовать, пока не поглотила пустыня, не зарезали туземцы, заправки «Боинга» и отправки его назад в Европу, к цивилизации, с которой они так опрометчиво расстались?.. Но все почему–то молчали. Не нашлось лидера!
Туристы покорно, как бараны к воротам мясокомбината, потянулись к выходу. У трапа, то ли для охраны от террористов (неужели этих гадов тут действительно так много!?), то ли чтобы напустить на европейцев еще большую жуть, их встречали два солдата с автоматами. Служивые были неграми и почему–то в невообразимой для пустыни черной суконной или даже шерстяной форме. (Если пробыть в ней несколько часов, то наверняка может поехать крыша. Солдаты откроют пальбу просто так!)
С песчаных холмов веяло мартеном, но благодаря исключительной сухости воздуха жара все же была переносимой. Водитель сдвоенного аэродромного автобуса, в клетчатом платке на голове и белой узкой до пят рубахе, степенно со всеми здоровался:
— Гутен таг!
— Салам, — смущенно отвечали туристы.
В комплексе пропыленных зданий ангарного типа размещались и аэровокзал, и таможня, и все технические службы. Туристы под бдительным взором еще одного солдата в такой же черной шерстяной форме прошествовали в аппендикс паспортного и таможенного контроля и разделились на несколько ручейков.
Российский паспорт Георгия Ивановича профессионального интереса у пограничника не возбудил, зато реакцию вызвал очень дружелюбную:
— О, руссо! Добро пожалуйста! — сказал он почти по–русски, очень старательно ворочая языком и широко улыбнувшись.
Белорусский же паспорт Шведа вызвал в нем недоумение: что за страна такая?
— Ну, ее еще Белорашен, Уайтрашен называют, — обиделся Сашок.
Пограничник покачал головой.
— Чернобыль! Уж про него, конечно, слышали?
Увы, и про аварию на Чернобыльской АЭС в Египте осведомлены были отнюдь не все. А чему удивляться, многие ли из нас, например, знают про события в Египте?.. Европа и Африка друг от друга так далеки.
Швед об этом почему–то забыл. Кем или чем еще можно выстроить белорусский ассоциативный ряд не сообразил. И вдруг начал запальчиво перечислять пограничнику имена белорусских хохмачей:
— Перцов, Кржановский! Неужели эти имена для вас пустой звук?! Весь мир только о них и говорит!
Пограничник стушевался и опять уткнулся в Сашкин паспорт.
Бисквит перепугался: ну, зануда шведская, сейчас доболтается! Погранец достанет большой жестяной свисток (именно так почему–то и представил), вызовет солдат негров в валенках и те препроводят Сашка в местную тюрьму до выяснения: кто же такие Перцов и Кржановский? Не было ли в их творчестве что–нибудь супротив Аллаха? Не являются ли также перечисленные товарищи гражданами вражеского Израиля?
Однако терпение пограничника еще не иссякло.
— А-а, Бельгиум? — «осенило» его.
Какая к чертям собачьим Бельгия? Сашка открыл было рот, чтобы рассказывать пограничнику про замечательнейший ансамбль «Белорусские Песняры». Но вовремя получил от Бисквита пинок по лодыжке и будто онемел.
— Да, вы совершенно правы. Это паспорт гражданина Бельгии, — сказал кулинарный спортсмен на сносном английском.
Пограничник опять уткнулся в паспорт.
— Но здесь же написано, что он швед, — пробормотал бедный араб, нахмурив лоб, механически открывая ящик стола.
«За большим жестяным свистком?!» — Бисквит похолодел от страха: Швед ходит по краю пропасти и не даже не подозревает об опасности!
— Европа объединилась. У нас на подобные вещи перестали обращать внимание. Много шведов переселилось в Бельгию, бельгийцев — в Швецию, шотландцев — в Грецию и так далее.
— А-а, — неопределенно протянул пограничник, вынимая из ящика штамп и отмечая паспорт. — Ладно, пусть проходит.
У выхода туристов подкарауливали аборигены, которые выдирали у них чемоданы, сумки и тащили к автобусам. Восточный сервиз!
— Лучше не сопротивляйтесь, — порекомендовал Бисквит друзьям и дал по однодолларовой купюре. — Для расчета.
— Бакшиш! — требовали аборигены, бешено сверкая глазами и делая вид, будто не отдадут вещи, пока с ними не расплатятся.
И платили, куда деваться: в основном десятками, двадцатками. Наверно, только Прищепкин и сотоварищи отделались столь малой кровью.
— Достаточно! — твердо, глядя аборигенам в глаза, обрубал за себя и друзей Бисквит.
Кроме кулинарного спортсмена, похоже, никто из пассажиров «Боинга» в Египте раньше не бывал. (К слову, по второму разу туда ездят те, кто внушил себе, будто в предыдущей жизни был древнеегипетским жрецом. Ишь, Рустама Воблабекова на них нет! Он бы живо распределил. Ввиду нехватки вакансий жрецов и фараонов, золоторями и вошебойниками!)
Автобусы развозили туристов по отелям. Так как время близилось к вечеру, то Прищепкин решил переночевать в Хургаде и в Каир отправиться поутру. Ему нужно было «въехать в обстановку», то есть хоть чуть–чуть осмотреться, адаптироваться. Первые дневные впечатления о стране отнюдь не располагали к тому, чтобы раскатывать по ней в темное время суток. Как говорится: сыск вечен, а жизнь может оказаться коротка.
Пропетляв между безликих песчаных холмов, автобус въехал в так называемый Старый город. Это и было Хургадой, то есть одним из жудостных арабских местечек, которое успешно противостояло цивилизации уж никак не меньше тысячи лет, вокруг которого–то курорт и вырос. Туристы никак не ожидали, что вдруг окажутся в средневековье и внутренне еще более съежились.
Впрочем, средневековой была сама удушливая, мертвящая атмосфера Старого города. Узкие кривые улочки. Убогие, лепящиеся стенка к стенке, заваленные по самые окна мусором, обшарпанные домишки с плоскими крышами. Среди гниющих отбросов роились дети и собаки, косились бесчисленные обшарпанные кафе, на верандах которых за пустыми низкими столиками важно восседали мужчины в одинаковых длинных белых рубахах. Используя некие гибриды курительных трубок и самоваров, они неспешно пускали клубы сиреневого дыма.
— Шиш, — коротко бросил Бисквит.
— Что такое «шиш»? — не понял Прищепкин. — Трубки называются «шиш», или они курят «шиш»? Может, ты хотел сказать «гашиш»?
— Все «шиш». И трубки «шиш», и курят они «шиш», и их образ жизни можно назвать «шиш». Они приходят в кафе с утра и высиживают, потягивая охлажденный, пряный дым «шиша», до позднего вечера. И все по «шишу». А дома жены с них пылинки сдувают — обычай у них такой.
— Класс! — восхитился Швед. — Все, развожусь со своей чепелой — у ней же пасть с утра до ночи не закрывается — и беру арабку. Тоже так хочу.
— Валяй, — «разрешил» Бисквит. — Принимай ислам, делай обрезание и бери на здоровье хоть четырех, шестерых жен.
— Мне бы и двух хватило, — проявил аскезу Сашок. — Шеф, так куда путь держим?
Прищепкин пожал плечами.
— Отель «Эйфель», — как раз объявил водитель.
— Выходим, — скомандовал Георгий Иванович. — Какая нам разница.
Именно с «Эйфеля» начался новый, ультрасовременный город–курорт. Белоснежный, из стекла и бетона, озелененный мохнатыми, мачтовыми пальмами, олеандрами и розмарином. По архитектуре он был еще более арабский, чем стопроцентно арабский Старый город. Однако впечатление от всей этой роскоши изрядно портилось там–сям попадающимися на глаза грудами пищевых отходов с кухонь бесчисленных ресторанов, кучами строительного мусора и трупами собак. Их держали здесь во множестве, но после кончины почему–то не закапывали, а выбрасывали на улицу. Короче, «город контрастов» Хургада, среди прочих подобных городов, выделялся еще и особенно «чутким» отношением к почившим друзьям человека.
Новенький, «с иголочки», отель «Эйфель» был спроектирован по образцу палаццо богатых каирских вельмож недавнего прошлого. То есть представлял собой замкнутое трехэтажное, чем–то напоминающее пчелиные соты строение, в центре которого находился отделанный белым мрамором дворик с фонтаном. Чтобы ощутить сходство с апартаментами восточного бея совсем уже полное, наверно не хватало только разгуливающего по этому дворику павлина и заветной дверцы в гарем с черепом, костями и надписью: «Не входи — убьет!» или «Только для бея и евнухов. Посторонним вход категорически запрещен». А также расписания: «Гульсары — пон. 2 р; Гульчатай — вт. 2 р; Джамиля — ср. 2 р; Айша — чет. 2 р; Зульфия — пят. 2 р; Наташа — суб. 8 р! старую каргу Айкуль — воскр. пошли Аллах сил на 0,5 раза».
Детективы сдали администратору паспорта на регистрацию. Их усадили в глубокие кожаные кресла, принесли свежие пепельницы и поднос с охлажденной «хербатой». Так в Египте называли карминный, сладкий чай из суданской розы. Он подавался в стаканчиках из тонкого стекла. Вроде тех, которые в России используются под «штрафные», для опоздавших на алкогольную мистерию. Чай же обычный, индийский или цейлонский, «чаем» и называли. (Это, наверно, единственное арабское слово, без изменений перекочевавшее в русский. А вот разными вариациями слова «хербата» называют черный чай во многих других славянских языках.)
